Протоиерей
Владислав Свешников
Служение благодарения. Эти слова, довольно простые, и вводят в сущности довольно простые; впрочем, сущности всегда просты, но именно поэтому очень трудно найти адекватные, подходящие слова, чтобы их описать, потому что простые сущности коренятся на Небесах. Известно, что когда апостол Павел, будучи взятым на Небеса, вернулся на землю, он не мог найти достаточных слов, чтобы выразить то, что видел и слышал, потому что человеческий язык не был приспособлен к этим простым, высшим небесным реальностям.
Именно поэтому, даже для самого корявого и схематичного намека на содержание этих простых сущностей, необходимо прибегать иногда к не совсем простым словам. Иначе вряд ли получится. И дело не в том, что трудные слова оказываются редкими и плохо знакомыми. Так, православными христианами слова «служение», «литургия», «евхаристия» достаточно часто употребляются и потому кажутся вполне понятными. Но они понятны лишь потому, что в сознании современных православных людей стало выхолощенным их изначальное простое сущностное содержание, и остался лишь технический смысл: литургия — главное православное богослужение, за которым верующие причащаются Тела и Крови Христовых; Евхаристия — главная часть этого богослужения, во время которой освящаются Святые Дары. Служение — благочестивая этическая процедура, совершаемая одним лицом ради другого (или других). Так слова великие и огненные стали словами безжизненными и справочными.
Некоторые особенности нашего времени не только не помогают, а наоборот, мешают тому, чтобы услышать, понять и пережить литургическое бытие, евхаристический пульс жизни. Евхаристическое пространство перестало быть главным, хотя в переживании многих верующих литургически живущих людей главный «узел» жизни во всем недельном строе бытия определяет Божественная литургия.
Но мы живем в совершенно особенное время, которое получило уже в некоторых кругах название постмодернизм. И это относится не только к постмодернистской культуре, которая имеет свои, довольно устойчивые характеристики. Это относится и к образу жизни, и строю сознания, к мiровоззрению, к типу общения людей между собою. Для постмодернистского сознания и понимания характерно отношение к различным явлениям жизни и переживание различных ценностей жизни в их иллюзорных качествах. Смысл жизни и ее переживания определяют иллюзии, имитации (особенно в творчестве), мистификации, игра, цитаты (особенно в экзотическом контексте), ирония (особенно в человеческих отношениях) и т. п. Постмодернизм профанирует жизнь в ее высших содержаниях, низводя их с небесных ценностных смыслов, к переживанию которых он не способен, к земным опошлениям; но душа вполне согласиться с этим не может и совершает ряды имитационных подмен, иронизируя и играя ими.
И у людей церковных, непроизвольно и спонтанно, в их деятельности и отношениях, в менталитете и духе жизни проявляются те же реальности и в тех же формах. Это особенно очевидно в целостном составе личной и общецерковной жизни, где высокий духовный реализм подменяется тепленьким благочестивым ощущением; — а также в таких специфических областях, как иконопись и церковное пение.
Когда иконописец, в соответствии с «заказом», сегодня делает иконостас XIV века, а через полгода — иконостас XVII века, сам же не живет даже жизнью среднего религиозного человека XIX века, это значит, что он профанирует действительность, создавая имитации. То же можно сказать и о церковном пении.
Для того чтобы от имитаций вернуться к реальному переживанию сущностей, для начала следует умно вновь открыть для себя утерянный духовный смысл главных слов в их совместном значении: служение, литургия, благодарение.
В процессе секуляризации, а еще более — нынешнего постмодернизма подверглись деформации все три слова, утратившие в результате этих деформаций подлинный духовный смысл.
Наиболее обычно в многообразных смыслах, в том числе и в церковно-религиозном смысле, употребляется слово «служение». Это хорошо и правильно. Но смысл этого слова деформировался и деградировал, в результате сложилось его упрощенное: бытовое ощущение, одновременно профанное и постмодернистское («Депутат — слуга народа»).
До пришествия в мiр Христа слово «служение» обозначало естественный род деятельности, который совершался человеком по писаному, устному или просто традиционному договору, в котором наемный работник, слуга обязывался за определенную плату любого рода совершать некоторые процедуры, угодные нанимателю. В этом смысле, по отношению к нанимателю он был лицом низшим, а наниматель — лицом высшим. Собственно, иным этот тип отношения служения быть и не мог: слуга, по сути, был исполнителем наемной работы. Принципиально новые духовно-религиозные содержания внес в этот термин, обновив его жизнь, Господь Иисус Христос. Духовная парадоксальность Христова служения в том, что высшее бытие (Христос) вольно и сознательно совершает свое делание ради низшего, потому что любой человек, или все человечество, или любой смысл ниже Богочеловека. Но Христос совершает служение человечеству ради высшего, главного в нем. Он служит бескорыстно, жертвенно, с любовью, потому что только таким и может быть образ духовного служения.
Образ Его многообразного служения, как мы видим в Евангелии, завершился некоей даже демонстрацией служения, когда Христос умыл ноги ученикам. «Так,— сказал Он,— и вы должны делать», разумеется, имея в виду не буквальное содержание умовения (впрочем, иногда и буквальное, когда оно совершается не декоративно). Наконец, КРЕСТ есть завершающий, уходящий в небо предел служения, служения до позорной смерти, для спасения всех. Новое содержание служения Он выразил неоднократно и в своем слове. «Я пришел,— сказал,— не для того, чтобы Мне послужили, но для того, чтобы послужить».
Такой образ делания и взаимоотношения Христос предложил своим ученикам и последователям. Само понятие «служение» приобрело духовно-религиозный смысл как добровольное делание, совершаемое ради некоего лица или лиц, или даже, в конце концов, высокой идеи (особенно когда эта идея религиозная), которое полагается человеком, принимающим на себя образ служения,— как важнейшее для себя — дело, и лиц, которым он служит. Это понимание более или менее осталось в мiровоззренческих порядках человеческого бытия, хотя и в сниженном качестве. Принято говорить о военном служении, медицинском служении, наконец, священническом служении.
Поскольку речь идет о церковном служении, можно печально отметить, что этот иллюзионный характер жизни и имитационный процесс свойствен всем, в том числе и тем, кто служит в храме, служит Божественную литургию. Для того чтобы служить с позиций духовного реализма, и священникам, и регентам, и певчим, а также сослужить всем, кто находится в храме (они сослужащие, ибо, по слову апостола Петра, они все — царственное священство, цари и священники),— для того чтобы служение соответствовало содержанию служения, нужно во время Божественной литургии переживать подлинное литургическое и евхаристическое знание как жизненное служение.
По отношению к литургии у верующих людей встречаются различные ошибки: догматические (наиболее распространенная в западном мiре — Filioque); эстетические (самая обычная — вкусовая автономия эстетического наслаждения; в музыке — страстность и декоративность); психологические (менее всего опознается подмена духовности «благочестивым» ощущением). И самое главное — отсутствие сердечного понимания литургии как общественного делания, общего служения. Помимо верного сердечно-жизненного осознания, в литургическом переживании обретается чистая беспредметность, а тем самым и мертвенность, если не открывается этому жизненному сознанию в чем, собственно, состоит предметное содержание и жизненный (религиозный) смысл этого служения, в чем — общее делание.
Литургия есть единственное явление абсолютного служения, а все остальные служения духовно-религиозного рода в виде некоторых деланий добра, совершаются тем более в высокой степени энергийной жертвенности, чем более они как-то пронизаны литургийными лучами. Человеческое служение в совершенной степени как выявление сгустка духовной энергии высочайшей любви и свободы совершается в самой Божественной литургии.
Поэтому литургия с ее евхаристическим содержанием является центром жизни. Это известно по более или менее неложному опыту почти каждого человека, который хоть сколько-то живет религиозным содержанием жизни, и в этом опыте он наиболее остро переживает и бытие Божества и свое с Ним какое-то сочетание, соединение, хоть как-то выраженное единство. Это переживается не только в литургии, но и в личной молитве, при чтении Евангелия или даже при какой-то духовно значимой встрече друзей, когда двое или трое собираются так, что Христос оказывается посреди них (собственно, это уже и есть явление церковного бытия).
Литургия опознается как центр жизни не только по особо острому личному переживанию связи с Божеством, но и — самое главное — потому, что и объективно именно в литургии открывается возможность абсолютно полного единения через причастие Тела и Крови Христовых, ради чего, собственно, и совершается литургия. То, что это есть, безусловно, главное, говорит Сам Спаситель в Евангелии: «Кто ест Мое тело и пиет Мою кровь, тот во Мне пребывает и Я в нем. И кто не ест Мое тело и не пиет Мою кровь, тот во Мне не пребывает, и Я в нем не пребываю». И, таким образом, и по личному стремлению к Богу и по объективному снисхождению Божества, литургия с Евхаристией есть действительный центр бытия и, таким образом, место встречи Божественного снисхождения к человекам и человеческого восхождения к Божеству. Литургия, таким образом, есть это единое и цельное пространство множества единственных встреч, в котором совершается служение духовного бытия. В литургии преодолевается множество несовершенных греховных единственностей (одинокостей) ради созидания соборного единства в общем, огненном, духовном служении. Литургия есть форма, в которой совершается Божественное дело на земле, в Церкви. И эта форма имеет свое главное содержание, которое называется евхаристия (благодарение или благой дар).
Опытному религиозному сознанию предносится именно это слово, ибо оно содержит предметность и смысл священного служения. Почти все притворяются, будто им это слово понятно: слишком часто (впрочем, все реже и реже) это слово встречается в этически бытовом контексте, но этот контекст заглушает, если не разрушает, предметную религиозно-евхаристическую мысль. Необходимо пережить изначально духовный смысл слова.
За много веков до постмодернистской практики в жизни усвоился постмодернистский тип профанного, униженного, опошленного понимания благодарения. В этом типе понимания благодарение есть простое выражение некоторого теплого несильного сердечного чувства, возникающего как реакция на некоторое доброе и приятное, как кажется человеку, дело, которое ему сделали. Самая заурядная степень благодарения — словечко «спасибо». Если же кто одарит каким-нибудь материальным даром за доброе дело, которое ему было сделано, этим человек проявляет уже весьма высокое нравственное качество жизни.
На самом деле, такое благодарение как реакция на доброе дело, и вполне понятно, и приемлемо и имплицитно включается в общее понимание благодарения, которое гораздо более широко, чем это реактивное понимание. Благодарение — только на языке недуховном есть лишь ответ на нечто доброе. На языке духовно-этическом благодарение содержит в себе откровение благодати. Дар приносится просто: потому что душа, открытая для доброго делания, неизбежно творит доброе делание, не ожидая никакой награды.
Дар есть некоторое действие (или его результат), которое совершается бескорыстно (ни за что) или даже жертвенно, с целью принести другому лицу пользу или радость. Одаренное даром лицо приобретает некоторое увеличение качества бытия. Дары от Бога человеку (как общие, так и личные — harisma), такие как бытие, свобода, любовь, интуиция, сознание, различные индивидуальные одаренности, наконец, сила жизни — выявляют богатство природного и личного бытия. Дары одной личности другой, конечно, не могут быть столь значимы, но они могут быть в том же роде, если совершаются как выражение любви. И такие дары могут быть только благими, т. е. исполненными блага. Благо, добро — суть высшие духовно-этические категории. Евхаристия — благодарение, благой дар — заключает в себе высшие духовно-этические ценностные содержания, которые созерцает, участвуя в литургии, евхаристически выстроенная личность. Евхаристия — этический подвиг не только воплотившегося Слова Божия, но и всех, кто, причащаясь благодарно, принимает евхаристическую жертву. Ибо причащающийся Тела Христова становится причастником этого жертвенного подвига. Через причастие Тела Христова личность восходит на новую нравственную и духовную высоту креста, и в этом реализуется ее творческий акт, в соответствии с Божественным этическим откровением Нового Завета.
Литургия есть тайна служения. Служить возможно лишь благими дарами, благодарениями, потому что в них открывается жертвенная практика любви. Бог служит Своему богоподобному возлюбленному творению — человеку, потому что литургия есть непрерывное осуществление жертвенного евангельского служения для спасения людей. В служении литургии остро и напряженно горит во встречном движении любовь Бога и человека, разрешаясь в содержании духовном - Евхаристии. В пространстве Евхаристии динамика и жизнь созидаются взаимно благодатью Божества и благодарным служением Церкви. Таким образом, литургия есть служение таинства благодарения и выявление Божественной и человеческой любви.
Литургия есть общее дело любви, и поэтому требует некоторого множества лиц (по крайней мере — двоицу), в любви единомыслием исповедающих Отца и Сына и Святого Духа, Троицу единосущную и нераздельную.
В литургии, более чем где бы то ни было, слова суть выражения духовных сущностей. Служение литургии есть выявление словесного (духовного) бытия. Поэтому так необходима адекватность внутреннего напряжения личности участника (причастника) литургии — смыслам слов. В этом есть словесное служение.
Обратившись непосредственно к тексту литургии Иоанна Златоуста, легко обнаружить, что даже частотно само слово «благодарение», а также слова близкого содержания встречаются в литургии такое количество раз, что не понять, что благодарение есть существенный смысл совершающегося процесса, невозможно. Такие слова, как благодарение, благословение, хваление, прославление, благодеяние, благодать и иные, им по содержанию подобные, в литургии Иоанна Златоуста горят духовным пламенем на проскомидии — 22 раза, до Евхаристии — 49 раз, в самой Евхаристии — 29 раз, в окончании литургии — 15 раз. Во всем движении Божественной литургии — где открыто, где прикровенно,— во всех текстах можно ощутить аромат благодарения, любви и свободы. Но наиболее демонстративно это выражено в текстах священнических молитв при начале литургии верных. Это молитвы священников о себе; они открыто благодарственные, они со слов благодарения и начинаются. «Благодарим Тя, Господи Боже сил». За что? И здесь можно священникам рыдать бесконечно: «Сподобившаго нас предстати и ныне святому Твоему жертвеннику и припасти к щедротам Твоим о наших гресех и о людских неведениях». Вторая молитва: «...многажды Тебе припадаем, и Тебе молимся, благий Человеколюбче... даждь нам всегда со страхом Тебе служащим неосужденно причаститися Святых Твоих Тайн». И третья молитва: «Тя убо молю, единаго благаго и благопослушливаго, призри на мя, грешнаго и непотребнаго раба Твоего, и удовли мя силою Святаго Твоего Духа облеченнаго благодатию священства предстати Святей Твоей сей трапезе и священствовати Святое и Пречистое Тело и Божественную Кровь». Таким образом, прежде всего благодарение Господу воссылается оттого, что открывается возможность — и здесь и сейчас эта возможность осуществляется,— совершать это главное служение жизни. То, чем, собственно, можно и следует жить, и что является отправной точкой для всех остальных служений, и для всех остальных благих даров. Тот же дух взыскания благодати слышится в молитве приношения (в просительной ектеньи): «Сподоби нас обрести благодать еже быти благоприятней жертве нашей и вселитися духу благодати в нас и на предлежащих дарех сих и на всех людех Твоих».
Канон начинается с взаимного благословения предстоятеля со всеми людьми: «Благодать Господа... буди со всеми вами» — «И со духом твоим». Настоятель и народ (лик) не просто обмениваются благопожеланиями всего самого хорошего, а несомненным преподаванием благодати; священник — по дару рукоположения и в Духе Божием открывает свою духовную любовь людям; а церковь, люди Божий в своем литургическом сослужении отвечают ответственно, как имеющие право, потому что это — единство Церкви, по благому дару открывает в себе осознание того, что перед совершением Евхаристии необходимо пребывание всех — священника и народа — в этой благодати, иначе ничего невозможно. И поэтому священник преподает благодать, а участники (имеющие свою часть в совершении литургии, причастиики), принимая благодать, отвечают тем же даром... Это взаимное преподавания благодати совершается в духе Божественном, и психологически осознается каждым участником литургии как свое личное духовное состояние: «Горе имеем сердца» — «Имамы ко Господу». Без этого «горепребывания» тоже невозможно. Без благодати ничего невозможно, но и без личного возношения сердец ничего невозможно, иначе наступает именно эта постмодернистская профанность, чуждая и пустая.
Но все предшествующее святой Евхаристии именно предшествует ради того, чтобы будущим участникам и причастникам, еще с утренней озабоченностью бредущим «на службу», войти, наконец, в ее мощный духовный поток.
И вот — началось.
«Благодарим Господа».
В греческой литургии лик поет только: «Достойно и праведно есть». И это хорошо. В русской литургии прибавляют: «...покланятися Отцу и Сыну и Святому Духу, Троице Единосущной и Нераздельней». И это тоже хорошо. Лаконичный греческий текст относится только к факту благодарения. Слово благодарения заключает в себе все, оно достаточно, в нем есть полнота, вводящая в глубину служения благодарения.
Затем творческая сердечная мысль литургии от неизбежности (достойно!) этого благодарения и поклонения, обращается к его духовно-осмысленным причинам. Литургически-соборное сознание напоминает, что возносить Богу пение и благодарение неизбежно, потому что величество Бога так бесконечно, что Его и невозможно катафатически описать никакими словами. И только апофатическое, то есть отрицательное богословие находит слова для утверждения неотмирного величия Божества. Только оно открывает тот духовный центр, который и ощущается как бесконечно и весьма значимый, имеющий абсолютную ценность. Это переживание и открывается в апофатических словах: «...Бог неизреченен, недоведом, невидим, непостижим». Отрицая Его положительную постижимость в каких-либо качествах, она оставляет лишь ту бескачественную беспредельность, тот абсолютный центр, для которого находятся лишь два слова: «присно сый», то есть всегда сущий.
«Присно» — относится не только к временной характеристике, но и пространственной. «Присно» — значит, всегда-везде. Присно-пребывание — всегда-везде-пребывание. Сущему — единому по существу прилично это наименование, потому что все остальное — существует по акту вольного Божественного творения. В дальнейшем течении молитвы благодарное сердце находит и «человеческие» причины необходимого благодарения: а) приведение от небытия к бытию («Ты от небытия к бытию нас привел еси»); б) восставление падших — через пришествие в мiр Господа Иисуса Христа; и в) возведение на Небо.
«О сих всех благодарим Тя,— (и сердце упокаивается в этой благодарности),— и Единороднаго Твоего Сына и Духа Твоего Святаго»... Благодарность апофатически возрастает: обо всем, что мы знаем и не знаем, видим и не видим (это о благодеяниях «бывших на нас»).
И, наконец, снова: «благодарим Тя». На этот раз — о совершении Евхаристии, литургии — «О службе сей, юже от рук наших прияти изволил еси». Итак, сначала благодарим просто потому, что Бог таков, что само Его бытие — величайший благой дар, и единственное достойное приношение человеков — это благодарение. Затем — по свойству благодарения за что-то — это благодарение за все дары, которые Он нам дарует. И, наконец, и за последний, может быть здесь и сейчас самый важный дар, потому что здесь и сейчас продолжается это служение, и плод его бескровная жертва.
О сем, вместе с небесными силами «поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще», мы торжествующе припоминаем (в платоновском смысле) благость Бога и возносим благие дары сердца Богу: о Его святости, о Его вселенской славе, о жертвенном ниспослании в мiр Его Сына — «да всяк верующий в Него да не погибнет, но имеет жизнь вечную», то есть, об исполнении Его спасительного замысла, о той тайной ночи, на которой Сын Божий, «благодарив, благословив, освятив» хлеб — Тело Свое,— разломил и предал Его ученикам,— о кресте, о гробе, о тридневном воскресении, на небеса восхождении и даже — о грядущем втором пришествии.
И наступает совершенное таинство: слияние полноты жертвенного благодарения (благих даров) Бога человеку и соборного человеческого сердца — Богу: «Твоя от Твоих Тебе приносим (prosferomen) о всех и за вся». И по молитве церкви во главе со священником Богу — Он ниспосылает Святаго Своего Духа «на предлежащие Дары сия» и прелагает их «Духом Святым Своим».
Источник — «Православная беседа», No 3 за 2003 год.
«Око церковное» — литургическая библиотека, 2000—2005